На главную страницу

Елена Говор

Do svidaniya, Russian

Октябрь 1991 года... Мы с мужем, недавние иммигранты из России, с группой студентов и преподавателей русского языка из Австралийского национального университета отправляемся на "русский уикенд" в Кайалоа. Это университетская база на берегу океана. Дым костра, деревянные домики, ограда из жердей, коровы, заглядывающие в двери столовой, вековой лес, начинающийся сразу за пастбищем — все удивительно напоминает русскую глубинку. И только неумолчный шум океанского прибоя, да топкие заросли мангров, отделяющие лагерь от побережья, говорят нам о том, что мы в Австралии. На берегу на километры уходят вдаль безлюдные песчаные пляжи, перемежающиеся со скалами, кричат птицы. Незаметно, с небольшой группой собеседников, мы доходим до места, где всего сто с лишним лет назад была стоянка аборигенов. И, стоя над раковинными кучами, мы продолжаем разговор о России — об августовском путче, о предстоящих выборах, о нашем решении остаться в Австралии...

Мы возвращаемся на базу к вечеру. Рош Айрлэнд, как заправский австралийский пионер, жарит на старинной плите огромные куски баранины, кто-то из студентов ему помогает, другие собрались вокруг Маргарет Траверс и играют в русский скрэбл. Из угла доносится неуверенный наигрыш "Во саду ли, в огороде" — да это и впрямь русская балалайка, которая в руках у модерной австралийской студентки выглядит как бутафория. Обед проходит весело, с русской водкой и австралийским вином; все менее смущаясь, студенты говорят по-русски, то и дело раздаются взрывы смеха когда кто-то пытается "крокодилить", т.е. вставлять английские слова. Впрочем, этому словечку учу их уже я, вспомнив свою поездку в лагерь эсперантистов в Прибалтике. Чем-то они мне и напоминают нас, эсперантистов-"эскапистов" брежневской поры.

Но вот обед окончен, гаснет электрический свет, мы усаживаемся вокруг стола, на котором горят свечи. Кевин Уиндл достает гитару и ударяет по струнам. И совершается чудо. Студенты начинают петь русские песни. "По Смоленской дороге..." сменяется "Полночным троллейбусом", затем следуют "Ой, да не вечер...", "Степь, да степь кругом", "Выхожу один я на дорогу", "Бублички", "Ванинский порт" и десятки других, слов которых я сама никогда не знала до конца. Здесь, с английской предусмотрительностью, перед каждым тетрадь со словами песен, они поют всё от начала до конца. Но дело не в этом, главное, что эсперантистская искусственность начисто исчезла, и мне кажется, что эти австралийские девушки и юноши теперь понимают сердцем, что русский язык стоит изучать хотя бы для того, чтобы вот так неторопливо, со всеми повторами, спеть всем вместе эту печальную песню про смоленскую дорогу, которая пролегла за тысячи миль отсюда. Песню, спеть и понять которую можно только по-русски. А за окном, над затерянным среди буша Кайалоа, разгораются австралийские звезды, и нашим негромким голосам аккомпанирует треск цикад и тревожные крики разбуженных попугаев гала...

В этот день совершилось мое подлинное знакомство с русским отделением в Австралийском национальном университете (АНУ). Но первых вестников его я увидела гораздо раньше, еще в Москве перед отъездом в Австралию. В один из теплых летних вечеров наши друзья из Австралийского посольства в Москве пригласили нас на австралийско-русский обед. Веселый бородач Кайл Уилсон, советник посольства, рассказывал анекдоты о московских гаишниках с такими естественными интонациями, что не верилось, что австралиец может так перевоплотиться в русского. Ольга Уинн, которую в посольстве я видела строгой и деловитой, осаждаемой толпами желающих выехать из России, стала сама собой — милой русской девушкой, которая выросла вдали от России, но всегда хранила мечту вернуться в Углич, на родину своих предков, и найти там свои истоки. Оба они, и Ольга и Кайл, были выпускниками русского отделения в АНУ. А своим наставником, "русским гуру" по выражению Кайла, они считали Хари Ригби, человека удивительно светлого, напоминавшего мне русского интеллигента прошлых времен. Немного позже я познакомилась с творчеством еще одного выпускника отделения — знаменитого австралийского писателя Роберта Дессе, утверждавшего, с присущей ему парадоксальностью, что с обычным русским в трамвае ему легче найти общий язык, чем со своим собственным соплеменником — бездуховным австралийцем.

И вот теперь мы в Австралии, в Кайалоа, при рождении чуда, когда гитара Кевина рассыпает невидимые семена любви к России, всходы которых пробьются еще неведомо где и как. А в далекой России в это время кипят страсти — Ельцин, Горбачев, гекачеписты, развал Советского Союза, очереди за продуктами, красочные бои в Грузии. Кажется, что на экранах телевизоров Russia являет всему миру бесконечное театральное действо, где декорациями становятся города, а актерами — подлинные люди. Не удивительно, что в начале следующего, 1992 учебного года, наше русское отделение побило все рекорды, приняв 50 новых студентов. Меня пригласили работать на первом курсе, и три раза в неделю я повторяла один и тот же урок в трех группах — "книга на столе", "книга в столе" — и вместе со студентами стремилась скорее перескочить через эти нудные падежи. Как-то, в последний день перед каникулами, на урок пришло всего две девочки, которые с ужасом ждали, что им придется отдуваться за всех. Поджидая остальных, мы незаметно разговорились о России и проговорили весь урок. Уходя они сказали, что за этот час они получили больше, чем за всю четверть. Как же велик тогда был интерес к моей Родине! И вот уже через год-два мы говорили на настоящем русском, читали русские стихи, спорили о книгах русских писателей. Жизнь на нашем отделении бурлила — три штатных преподавателя, несколько почасовиков из русских иммигрантов новой волны, аспирант Субаш Джайрет — индиец, в совершенстве освоивший русский и занимавшийся русским театром, — русские визитеры, поездки преподавателей и студентов в Россию, доклады, победы на конкурсах студенческих работ, студенческий "Кружок", Кайалоа, сборы в гостеприимном доме у Роша, сначала в Канберре, а затем на его лошадиной ферме в Бурра Крик.

Но постепенно все начало меняться. Поползли слухи, что кого-то уволят, а отделение, не приносящее должной прибыли, — закроют. Количество студентов, и без того не такое уж большое, стало уменьшаться. Рош Айрлэнд и Маргарет Траверс, наши ветераны, чтобы спасти отделение ушли в "добровольно-принудительную" отставку. Но и это не помогло. В марте 1998 г. начальство объявило, что со следующего года отделение будет закрыто, последний преподаватель, Кевин Уиндл, уволен, а первокурсники, зачисленные в этом году, должны прекратить занятия. Я тоже потеряла свою работу почасовика. На следующий день мы все вместе, студенты и преподаватели, стояли в пикете у входа в администрацию университета и дружно скандировали самый популярный лозунг тех дней "Nyet — cuts!". Этот лозунг появился на плакатах, расклеенных по всему университету, на майках студентов. Посыпались письма университетскому начальству и в "Canberra Times"; одно из писем, написанное первокурсником, только-только освоившим первые русские слова, было озаглавлено "Da svidanya to Russian at the ANU". Первокурсники, кстати, проявили себя настоящими героями — целый год, без надежды получить официально учитываемые баллы, они занимались русским с Маргарет, которая бесплатно вела занятия. Другие бывшие преподаватели тоже помогали как могли вести занятия с оставшимися студентами.

Как бы мне хотелось закончить этот рассказ счастливо — мы победили, мы отстояли наш русский. Но увы, университетское начальство не склонно на сантименты. Видно пришла пора навсегда сказать "Do svidaniya, Russian!", прости, и не наша вина, что русское отделение не дотянуло всего пару лет до своего золотого 50-летнего юбилея, который должен был бы состояться в 2001 году.

Опубликовано в альманахе "Моя Австралия", 1999, № 1, с. 50-52.